КАК «ЧИТАТЬ» ЭПОХИ
ЧЕЛОВЕК — ЭТО ПРОЦЕСС
Построение мировоззрения — сложный и длительный процесс. Мы часто встречаем людей, не имеющих никакого мировоззрения. В лучшем случае, они снабжены некой совокупностью мнений (в большинстве случаев, не своих) и фрагментарных знаний, на основании которых они делают выводы и принимают решения. То есть живут. У человека без мировоззрения нет внутренней оси, центра, точки отсчета, вокруг которой формируется отдельный мир. Человек «просто живет», не подозревая о навязанных ему ценностях, взглядах, желаниях. Неспособность справиться с огромным потоком информации, который в наши дни грозит смыть с лица земли любую истину, обрекает его на хаотичный захват и «всеядство». Он не умеет выбирать из этого неиссякаемого потока самое главное, не в силах отличить важное от второстепенного, преисполненное смысла от полной бессмыслицы. Будь у него мировоззрение, определенная система координат, подходя к книжным полкам или встречая череду ссылок и заголовков в своей новостной ленте, он бы мгновенно принимал правильное решение: «взять» или «отсеять».
Для построения своего мировоззрения нужно быть хорошим архитектором.
В процессе формирования самих себя мы постоянно упускаем из виду тот факт, что человек процессуален, как сам акт творения. Он пребывает в непрестанном развитии и изменении. Многие годы я занимаюсь изучением моделей мышления. Чтобы меня поняли правильно, я поясню, что имею в виду модели мышления античного человека, средневекового человека, ренессансного человека, человека Нового и Новейшего времени, человека эпохи Цифровой революции. То есть, меня интересует «смена парадигм», ее предпосылки и последствия (главным образом, для мышления).
Смена парадигмы всегда означает фундаментальное изменение, которое можно соотнести с «пересотворением мира». Меняется все: онтологический статус человека, его взгляд на жизнь, смерть и посмертие, на время и пространство, на божественное; меняются его идеалы, его ценностные ориентиры и т.д. Меняется модель его мышления. Меняется «код эпохи». Именно это я изучаю, поскольку анализ смены парадигм позволяет наблюдать за трансформацией самого человека, всякий раз утверждаясь во мнении, что человек есть процесс, и он не завершен.
Я всегда делаю акцент на том, что употребляю слово «парадигма» без всяких отсылок к теории парадигм Куна и беру его изначальное значение: от греч. παράδειγμα, «пример, модель, образец». При этом я хочу подчеркнуть, что умение видеть парадигматические модели в цепи исторических событий, в метаморфозах культур и цивилизаций, в судьбах отдельных личностей — это способность, которую я отношу к числу главных способностей универсального человека. Ей были наделены такие мыслители, как Фридрих Шеллинг, Ханс Зедльмайр, Освальд Шпенглер, Мартин Хайдеггер, Аби Варбург, Фридрих Георг Юнгер, Юлиус Эвола, Евгений Головин, Джаммария Гонелла, Мирча Элиаде, Фрэнсис Йейтс, Карл Густав Юнг, Фаддей Зелинский, Дмитрий Мережковский, Вячеслав Иванов и др. И я совершенно убеждена в том, что, к примеру, историю культуры нужно изучать не с определенного периода, а с попыток разобраться в ее парадигмальных основаниях.
Если вы поймете саму парадигму, скажем, древнегреческой культуры (т.е. фундамента европейской цивилизации), вы сумеете проследить все исторические, философские, культурные, религиозные метаморфозы от самого истока европейской культуры до ее финальной стадии. Без «схватывания» парадигмальных оснований культуры все ее изучение сведется к накоплению фрагментарных сведений, и здесь не имеет значения, сколько книжек вы прочитаете — два десятка или две сотни. Вы будете хорошо информированы, но не получите доступ к знанию.
Между человеком эпохи Античности и человеком эпохи Средних веков располагается онтологическая пропасть. И те, кто наивно полагают, что человек всегда одинаков, что мы сегодня точно такие же, как и сотни лет назад, допускает непростительную ошибку.
Когда мы говорим о «древнем греке», «средневековом европейце», «человеке эпохи Возрождения», «человеке Нового времени», «индивиде эпохи Постмодерна», мы говорим о совершенно разных и, я бы осмелилась высказаться более радикально, — диаметрально противоположных человеческих типах.
Смена парадигмы может происходить и внутри отдельного человека. Думаю, многие из вас встречали убежденных верующих, чья религиозность доходила почти до фанатизма. Но в результате каких-то жизненных неурядиц, потрясений, они внезапно отрекались от своей веры и переходили либо к полному атеизму, либо принимали другую веру. В первом случае происходит то, что обозначают гераклитовским словом «энантиодромия» — то есть процесс, в котором явление, достигая предела, перетекает в свою полную противоположность (был скромным как девственник, но внезапно начал бросаться на всё, что дышит; была доброй, как мать Тереза, но внезапно превратилась в Джека Потрошителя и т.д.). Во втором случае происходит не только отречение от прежней [религиозной] парадигмы, но и сознательный выбор другой, потому что с принятием иной веры человек также принимает и определенную (уже готовую) мировоззренческую модель. Мы все завернуты в эти модели, как в коконы. Не тешьте себя надеждой на то, что вы свободны. Даже если вы нарочито начнете срывать с себя все покровы, вам все равно придется жить в обществе, имеющем свои нормы и правила. Если вы выступаете в прямом эфире и вам неожиданно захочется поковырять в носу или ни с того ни с сего сделать непристойное предложение телеведущей, вы будете вынуждены соблюдать правила. Если, конечно, захотите сохранить репутацию.
Умный человек формирует свою парадигму осознанно, постепенно, с пониманием того, какие элементы этой парадигмы были включены туда под воздействием авторитетов, социальных процессов, вынужденных компромиссов. Он умеет очищать кристалл своего мировоззрения от пыли времени, заблуждений и случайных мнений. А если он может сформировать свою парадигму, то он способен на большее: распознать парадигмы, сменяющие друг друга в процессе человеческой истории, а также создать условия для очередного парадигмального сдвига.
Дж.Баркер в книге «Парадигмы мышления» подчеркивает — и тут я нашла единомышленника — что не согласен с Томасом Куном, который считал, что парадигмы существуют только в науке. Он абсолютно убежден, что новая парадигма появляется РАНЬШЕ, чем возникает соответствующая потребность в ней. И, конечно же, очевидной реакцией на это становится неприятие. Так кто же меняет парадигму, по мнению Баркера? Это всегда некий аутсайдер. Тот, кто нарушает правила, меняет их. Вместе с тем меняя и мир. «То, что сегодня определяется как ‘невозможное’, — говорит Баркер, — невозможно лишь в контексте действующей парадигмы”.
КОД АНТИЧНОСТИ
Должно быть вы полагаете, что, произнося слово «античность», мы имеем в виду некое целостное мировоззрение эпохи. Между тем, если вы внимательно ознакомитесь со взглядами тех поэтов и мыслителей, которых следует относить к «протофилософскому» или «предфилософскому» периоду (а именно Гесиод, Гомер, Акусилай, орфики и др.), то вы обнаружите, насколько они различны. Далее вы приступите к изучению досократовской античности и откроете для себя сонм Семи Мудрецов, воззрения Ферекида, Милетскую школу, Гераклита, Пифагора и Пифагорейскую школу, Элеатов, Эмпедокла, Демокрита и Атомистскую школу, Анаксагора и др. И тут вы совсем схватитесь за голову, поскольку выясните, что это абсолютно разные, а подчас и антагонистические, модели мировосприятия.
Хуже того: античность до Сократа и античность после Сократа — это две разные античности. Сократизм/платонизм совершил своего рода парадигмальный сдвиг и предуготовил появление и последующее принятие христианства. Кроме того, античность мистериальная и античный мир «после мистерий» — это тоже две разных античности. Чтобы разобраться в этом множестве мировоззрений, я в свое время (еще только приступая к написанию книги «Дионис преследуемый») поняла, что мне нужна точка отсчета, благодаря которой я стану постигать античный мир во всем его многообразии. И такой точкой отсчета для меня стал вопрос: «Как древние мыслили первоначало?» Затем я, вооружившись древнегреческим словарем и трехтомником Die Fragmente Der Vorsokratiker, подготовленным Германом Дильсом и Вальтером Кранцем + параллельно сверяясь с «Фрагментами ранних греческих философов» (под ред.А.В.Лебедева), стала искать ответ на этот вопрос. Собственно, «Дионис преследуемый» начался для меня с этих поисков.
Другой не менее важный момент: когда я прикасалась даже к одному-единственному фрагменту Гераклита или Эмпедокла, я пользовалась подходом Пьера Адо, то есть воспринимала изучение наследия древнегреческих мыслителей как «духовные упражнения» (об этом Адо подробно пишет в замечательной книге «Духовные упражнения и античная философия»). Тот же подход практикует британский философ Питер Кингсли. Только это и способно уберечь вас от скучных академических штудий и превратить процесс погружения в античный мир в настоящее приключение, которое, возможно, станет для вас преображающим опытом.
Делая каждый новый шаг, важно помнить, что вы вступили на территорию, где не существует единого мировоззрения, вместо него — мириады воззрений, с которыми вам предстоит познакомиться. Даже если вы начнете сравнивать тео-космогические модели Гомера и Гесиода, вы сразу поймете, что я имею в виду.
Гомер и Гесиод даже писали о совершенно разных типах человека. Гомера совершенно не интересует жизнь его современников, в двух эпических поэмах он прославляет подвиги героев, четвертое поколение полубогов, из которого вышли первые ведические цари Греции. Здесь господствует древний героический дух ἀρετή, воплощенный во всех героях «Илиады» и «Одиссеи». Вернер Йегер совершенно правильно подчеркивает, что в мире, где живет Гомер, «ничто великое не может произойти без участия божественных сил» и, безусловно, Гомер отчужден от современников, более не способных видеть и поддерживать глубинную связь между божественным и человеческим.
Гесиод, напротив, ни слова не сообщает нам о героях, о четвертом поколении. В поэме «Труды и дни» он фактически выступает как первый критик современного мира, обрушивая свое недовольство на пятое поколение («железный род»), к которому он не желает принадлежать. Здесь он описывает жизнь простого труженика-земледельца, весьма далекого от героического века с его высокими идеалами и родством с богами. В крови людей железного века больше не живут боги, а те, кто сражались под Троей и Фивами, давно пребывают на Островах блаженных.
Совершенно другое знание предлагает нам вторая сохранившаяся поэма Гесиода: в «Теогонии» он говорит о поколениях богов, разворачивая перед нами грандиозную космогоническую картину. Но как же различны эти картины у Гесиода и Гомера: если первый полагает началом Хаос и называет прародителями Небо (Уран) и Землю (Гея), то второй умалчивает о Хаосе и дает прародителям имена Океана и Тефиды (титанов, которые не принимали участие в Титаномахии и, соответственно, не восставали на Зевса).
Кем были герои, которых описывает Гомер, и кто такой, собственно, «гомеровский человек»? Человек у Гомера есть сосуд, вместилище, заполняемое божественными силами. Он — герой именно потому, что способен впускать в себя богов и даймонов, быть одерживаемым ими. Он способен чувствовать богов в своей крови и постигать их кровью, поскольку в жилах его человеческая кровь смешалась с нетленным ихором. Все, что поднимается из груди гомеровского человека, будь то гнев или обида, словом, любое чувство, любая эмоция, — принадлежат не человеку, но богу. И гнев Ахилла, который должна воспевать Гомерова Муза, был самим богом, избравшим Ахилла для своего проявления. Гнев Ахилла подобен гневу Аполлона. Вот как описывает его Гомер: «Громко крылатые стрелы, биясь за плечами, звучали/В шествии гневного бога: он шествовал, ночи подобный». В книге «Дионис преследуемый» я уже акцентировала внимание на феномене опыта божественного наваждения, объяснение которого дает Доддс («Греки и иррациональное»). Он описывает только два вида наваждения: ate (когда некий даймонический агент похищает разум человека, заставляя его совершать необдуманные и роковые поступки) и menos (когда бог или даймон «вдыхает» в героя силу, отвагу, энергию).
ИДЕАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Когда мы пытаемся найти ответ на вопрос «Как представляли идеального человека в разные эпохи?», мы, так или иначе, допускаем погрешности и собираем некий обобщенный образ.
Тип личности, появившийся еще в досократический период, восхищал Фридриха Ницше, писавшего о республике гениев, где философ был магом, королем и жрецом, «живым катехизисом». Этот тип личности еще заявит о себе в Средние века — в лице философа, ученого и богослова Альберта Великого (Doctor Universalis), персидского ученого Ибн аль-Хайсама и философа и естествоиспытателя Роджера Бэкона, и в эпоху Возрождения — как homo univeralis, самым ярким воплощением которого станет Леонардо да Винчи: живописец, скульптор, архитектор, изобретатель, музыкант, писатель и ученый, опередивший свое время. Затем его сменит другой тип — ученый узкой специализации. Это уже не микрокосм, отражающий в себе целую вселенную (макрокосм). Вселенная становится для него слишком необъятной, поэтому специалист решает ограничиться небольшим островком, где и скоротает остаток своих дней в извечных ученых штудиях, чтобы прийти к результатам, которые легко опровергнет новое поколение таких же ученых. Эрик Доддс писал:
«Современная научная узкая специализация была совершенно неизвестна греческой науке ни в один из периодов ее существования. Достаточно посмотреть на списки трудов таких выдающихся людей, как Феофраст, Эратосфен, Посидоний, Гален или Птолемей, чтобы понять, что они отнюдь не были узкими специалистами».
В эпоху Античности представление об идеальном, совершенном человеке обязательно включало в себя идею «калокагатии» (др.-греч. καλοκαγαθία), означавшую гармоничный союз внешних и внутренних достоинств. С «калокагатией» было тесно связано другое понятие — которое станет фундаментом системы классического образования — «пайдейя» (παιδεία), то есть формирование целостной личности. По сути, пайдейя была синонимом слова «культура». Не будем забывать, что «культура» означает «возделывание», «обработку». Я бы сказала, возделывание души и интеллекта. Стройная система античного (классического) образования заложила основу будущей образовательной системы Европы.
В Средние века представление об идеальном человеке существенно меняется, и на место гармонии между внешним и внутренним приходит осознание изначальной греховности человеческого существа; между Богом и человеком отныне пролегает бездна, заставляющая последнего встать на путь искупления, чтобы восстановить утраченную гармонию. Плоть начинает мыслиться как греховная и презренная, земной мир — как место, которое нужно отвергнуть и посвятить все свои помыслы служению Богу. Знание уступает дорогу вере. На место древнегреческого мудреца как идеального человека приходит монах-аскет. Фундаментальная идея «подражания богу» остается неизменной, меняется лишь Бог и характер самого подражания.
Если древний грек подражал олимпийским богам и героям, то средневековый человек подражал Христу. Перемены в мироощущении человека при переходе от Античности к Средневековью настолько радикальны, что в пору говорить не просто о двух разных представлениях о «совершенном человеке», но и о двух разных онтологических уровнях: «уровне мистерии» и «уровне крещения». В обоих случаях человек переживал глубинные изменения, после чего его жизнь строго разделялась на «до» и «после». Неслучайно Ханс Зедльмайр начинает свою периодизацию западноевропейской культуры со Средних веков (пропуская Античность) — это был уже другой мир, другой человек, другой идеал, другой взгляд на выбор жизненного пути, другой взгляд на смерть. И другой, кардинально отличающийся от античного, взгляд на философию. Для средневекового человека философия была “служанкой богословия”.
Именно в Средние века стали появляться первые университеты, которые сразу приобрели статус центров философии и культуры, науки и просвещения. Как правило, средневековый университет состоял из трех высших факультетов: богословского, медицинского и юридического. До поступления на один из этих факультетов учащийся проходил обучение на артистическом (подготовительном) факультете, где изучал семь свободных искусств. И только получив звание бакалавра или магистра, он имел право поступить на один из трех факультетов, где по завершению обучения он получал звание доктора права, медицины или богословия. Семь свободных искусств подразделялись на два цикла: trivium (грамматика, диалектика (логика), риторика) и quadrivium (арифметика, геометрия, астрономия, музыка или гармоника). Несмотря на то, что истоки семи свободных искусств уходят в эллинистическую эпоху (софист Гиппий), в Средние века эта система находилась на службе религии: грамматика предназначалась для истолкования церковных книг, диалектика использовалась для полемики с еретиками, риторика была необходима как инструмент для создания религиозных проповедей, астрономия — для вычисления пасхалий и т.д.
Только в эпоху Возрождения (которая была прежде всего возрождением Античности) cредневековое представление о греховном и постоянно замаливающим свой грех существе, о той «пригоршне праха», к которой сводился человек, уходит для того, чтобы на его место пришла идея homo universalis, всесторонне развитой личности; неизбежно это означает и возврат к основополагающим принципам античного представления о совершенном человеке — калокагатии, пайдейи, арете. Фому Аквинского и Августина Блаженного сменяют Гемист Плифон, Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, чтобы зазвучала «Речь о достоинстве человека»; человека, как «великого чуда» и посредника, «промежутка между вечностью и текущим временем». Классическое образование, основанное на изучении древних языков как способа для постижения культурного наследия Античности, было заложено именно в эту эпоху. Как справедливо заметил русский поэт и мыслитель Вячеслав Иванов: “Европейская мысль постоянно и закономерно возвращается за новыми стимулами к гению Эллады”.
В эпоху Возрождения вновь происходит парадигмальный переворот: между средневековым мироощущением и мироощущением ренессансного человека пролегает пропасть. Такая же пропасть должна будет отделить личность Возрождения от индивида Нового времени, когда произошел разрыв с классической моделью образования. Одним из воплощений антиклассического подхода к образованию был французский социолог Жан Фурастье (1909–1990), который настаивал на том, что нужно отбросить классическую гуманитарную культуру и сосредоточиться на новом идеале образованного человека — специалисте узкого профиля, обладающего способностью быстро адаптироваться к постоянно меняющимся реалиям современного мира. От этого специалиста вовсе не требовалось наличие высокого уровня культуры, поскольку круг его задач сводился к эффективному обслуживанию мира, ценности которого отныне определял не homo universalis, а homo economicus.
Приближаясь к той или иной эпохе с мерками современности, мы допускаем грубую ошибку, уподобляясь человеку, который пытается отпереть ворота древнего зАмка посредством электронного ключа. Следует понять, что каждая эпоха говорит на своем языке, и пока мы его не освоим (или хотя бы не попытаемся сделать несколько серьезных шагов в этом направлении), мы не сможем сказать об этой эпохе ничего. Единственное, на что нас точно хватит, так это на то, чтобы повторить уже сказанное до нас. Но я полагаю, что лучше взбираться на плечи гигантов, чем пребывать в их благословенной тени (здесь я обращаюсь к словам Ньютона: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов»).
