Пейрософия
НАЧАТЬ С НАЧАЛА
В 2010 году мое внимание было полностью поглощено идеями о «смерти Бога» (Ницше), «закате Запада» (Шпенгер), «утрате середины» (Зедльмайр), «разрушении космоса» (Койре), «конце философии» и т.д. Я называла эти идеи «приговорами» и пыталась осмыслить совокупность причин, которые к ним привели.
В 2013 году я вплотную подошла к необходимости концептуализировать свои философские взгляды и избрала для этого единственно верный, как мне показалось, принцип — ab ovo. Начать с начала. С «начала» как архэ, первоистока. Я погрузилась в наследие ранних греческих мыслителей, живших до Сократа, поставив перед собой вопрос: «как они мыслили Начало?», а далее попыталась разобраться в том, какой путь прошла Sophia, как и почему ей пришлось уступить место Philisophia и каким образом последняя дошла до финальной точки, где западноевропейские мыслители констатировали ее «конец». Иными словами, я поставила перед собой цель обнаружить предел философии.
Именно через погружение в проблематику Начала я выявила предпосылки появления всех обозначенных выше «приговоров». Так я приступила к написанию книги «Дионис преследуемый», имеющей подзаголовок «Пролегомены к философии будущего».
В этой книге я восприняла греческое преломление Sophia или, если можно так выразиться, греческую эманацию Sophia как инициатическую Традицию, постепенный разрыв с которой начался уже в конце VII в. — начале VI в. до н.э., с появлением семи легендарных мудрецов, «жрецов Аполлона». Пожалуй, самым важным для меня стало выявление «подмены Начал», как я обозначила сокрытие истины о первоистоках. Фундаментальную роль в моих построениях играет Титаномахия, через призму которой я подхожу и к Гомеру, и к Гесиоду, и к орфикам, и к ранним греческим мыслителям. С моей стороны это было лишь первым приближением к истокам европейской цивилизации, и многие высказанные мною гипотезы нуждаются в доработке и, естественно, не претендуют на звание истин в последней инстанции. Это сумма моего опыта, не более. Лишь спустя несколько лет в мои руки попали труды Питера Кингсли, который шел похожим путем. Его опыт прочтения досократиков оказался для европейских антиковедов чем-то вроде взорвавшейся бомбы или талебовского «черного лебедя», хотя как раз Кингсли — пожалуй, единственный человек, сумевший раскрыть инициатическое измерение наследия ранних греческих мыслителей и, тем самым, сломать узкие рамки классической филологии. Благодаря незримой поддержке Кингсли я укрепилась во мнении, что нужно строить исследование Античности на принципиально иных основаниях. Необходим mytho-ritual turn (мифо-ритуальный поворот) или mysterial turn (мистериальный поворот).
Должна признаться, что изначально диалог с досократиками казался мне невозможным по причине непреодолимой исторической дистанции, однако вскоре я пришла к выводу, что это не более чем иллюзия, и наше приближение к Пифагору, Эпимениду, Гераклиту и др. зависит от того, сможем ли мы отказаться от всякого “я” и ощутить миф как пульсирующую ткань иероисторического процесса, а философию — не как мертвую систему, а как живой опыт и, говоря словами Пьера Адо, «духовные упражнения».
Первое, что мне пришлось понять уже на раннем этапе моего знакомства с греческой философией, это то, что мы глубоко заблуждаемся, если думаем, что Античность есть некое «целое». Между тем, как только мы внимательно ознакомимся со взглядами тех поэтов и мыслителей, которых следует относить к «протофилософскому» или «предфилософскому» периоду (а именно Гесиод, Гомер, Акусилай, орфики и др.), то мы обнаружим, насколько они различны.
Далее мы приступим к изучению досократовской Античности и откроем для себя сонм Семи Мудрецов, воззрения Ферекида, Милетскую школу, Гераклита, Пифагора и Пифагорейскую школу, Элеатов, Эмпедокла, Демокрита и Атомистскую школу, Анаксагора и др. И тут мы совсем схватимся за голову, поскольку выясним, что это абсолютно разные, а подчас и антагонистические, модели мировосприятия. Больше того, Античность до Сократа и Античность после Сократа — это две разные Античности. Сократизм/платонизм совершил своего рода парадигмальный сдвиг и предуготовил появление и последующее принятие христианства.
Кроме того, Античность мистериальная и античный мир «после мистерий» — это также две разных Античности. Чтобы разобраться в этом множестве мировоззрений, я в свое время (еще только приступая к написанию «Диониса преследуемого») поняла, что мне нужна точка отсчета, благодаря которой я стану постигать античный мир во всем его многообразии. И такой точкой отсчета, как я уже говорила, стал для меня вопрос: «Как древние мыслили Первоначало?» Затем я, вооружившись древнегреческим словарем и трехтомником Die Fragmente Der Vorsokratiker, подготовленным Германом Дильсом и Вальтером Кранцем + параллельно сверяясь с «Фрагментами ранних греческих философов» (под ред. А. В. Лебедева), стала искать ответ на этот вопрос. Для этого мне пришлось вернуться к истокам в самом буквальном смысле этого слова.
Вернуться к истокам — это обрести способность вновь мыслить (из) начально (т.е. «из Начала»); это войти в предвечный Хаос Гесиода, повернув время вспять; это постичь sacrum через столкновение с прародителями богов, став участниками космогонических и теогонических процессов. Любое возвращение может быть только возвращением к Началу. Элиаде совершенно справедливо уподобляет regressus ad uterum возвращению к хаотическому состоянию, предшествующему сотворению мира.
Философ А. Ахутин абсолютно точно отмечает, что внимание философии обращено именно к первоначалу. Сама философская мысль, расположение философского ума — это положение у Начала, у истока. «Мысль идет вспять к началу», подчеркивает Ахутин. Мысль, доходящая до начала, находит предел, за который можно выйти. Нарушить границы (дозволенного, постижимого, сущего и т.д.) можно только тогда, когда вы их обнаружите.
Ахутин дает одно из лучших определений философии: «Философия — не что иное, как предельное развертывание ума».
В письме к Томасу Манну Карл Кереньи признается, что уже в самом начале своего пути задумался о «возвращении европейского духа к высшим, мифическим реалиям». Занятия классической филологией означали для Кереньи, кроме всего прочего, попытку осуществить поворот к началу (ἀρχή), т.е. сводились к Zuruckfuhrung, «возведению к началу». Мои занятия антиковедением начались именно с вопроса о начале. Я видела крону, но интересовали меня исключительно корни. Через вопрос о начале я постаралась проследить тот путь, который прошла philosophia — до финальной точки, где была констатирована ее «смерть» (идея «конца философии»). Через вопрос о начале я проследила пути и причины появления других «приговоров». Не добравшись до истока, до начала, невозможно понять, как и почему наступил конец. Не добравшись до предела, вы не сможете за него выйти.
Тогда и появилась «пейрософия» (от греч. πέρας — предел и φιλοσοφία— философия, любовь к мудрости) — философия предела, или предельная философия. Это философия, задающая предельные вопросы и ищущая пределы всего, о чем она вопрошает. Философия, возводящая ум к началу, к истоку.
Когда современный немецкий философ Петер Слотердайк сказал, что «проект философии может обрести форму только тогда, когда ты осмелишься поверить в то, что способен проследить мысли бога перед актом творения», он, по сути, приблизился к пейрософии.
Важно избавиться от всех иллюзий в отношении философии. Философия никогда и никого не утешала, поскольку ставила человека перед лицом высочайшего риска мышления, стигматизировала своих адептов, заставляла вставать на путь труднейшего самопреодоления, подводила к черте, где вопрос об архэ, первопотенциях, космогонических силах становился решающим.
Философия не несет никакого утешения, она призвана беспокоить. «Осмельтесь заняться философией» — говорил Шеллинг. «Знание требует смелости, мудрости и могущества; смелости, ибо опасно; мудрости, ибо повелевает только ему следовать; могущества, ибо следующий ему уже только ему и принадлежит» — настаивал Рабле.
Обратите внимание на это место из «Илиады» Гомера:
Дай же мне любовь и вожделение, которым
Ты укрощаешь всех бессмертных [богов] и смертных людей,
Ибо я отправляюсь к крайним пределам (πείρατα) кормообильной Земли, навестить
Океана, прародителя (γένεσιν) богов, и матерь Тефию.
Здесь мы встречаем слово πείρατα. Ричард Онианс посвящает целую главу своей книги «На коленях богов» истолкованию слова πείρατα. Привычный нам перевод заставляет представить Геру, направившуюся «к крайним пределам…», однако Онианс отмечает: «Эта фраза прежде переводилась как «пределы земли» и т.д., но теперь мы можем истолковать ее как «связующие землю», что будет более точным описанием божеств, считавшихся не частью земли, но особыми существами, охватывающими ее со всех сторон. Гомеру Земля представлялась полым цилиндром. Гесиод сообщает, что Океан намотан на Землю девятью оборотами.
Итак, получается, что Гера отправилась к связующим (охватывающим) кормообильную Землю Океану, прародителю богов, и матери Тефиде. Очевидно, оба имеют образ змеи (ср. Гесиод: «обвитые вокруг Земли, словно змеи»). Первый вариант перевода, разумеется, даже не намекает на это.
В книге «На коленях богов» дается такой перевод последней строки: «Океан, порожденье богов, и матерь Тефиду».
Судя по всему, это уже ошибка не Онианса, а русского переводчика Онианса, сделавшего из Океана (который есть начало всего!) порожденье, а не прародителя. Γένεσιν в этом контексте именно прародитель, первоначало, первоисток. Это именно то, о чем я говорила ранее: не нужно думать, что Античность есть некое Целое. И вопрос о первоначале, с которого должна начинаться философия, фундаментально важен. Если бы им задавался переводчик Онианса, он бы знал, что порождением богов Океан мог предстать у Гесиода, но никогда — у Гомера, для которого Океан был первоначалом.
И такие ошибки есть везде. Подчас в одной строке их можно встретить сразу несколько. Мы действительно ничего не знаем об Античности, мы до сих пор стоим у закрытых врат и не осмеливаемся нарушить пугающую тишину своим робким стуком. Мы читаем переводы, имеющие мало отношения к начальным текстам. Хуже того, мы сами делаем переводы текстов, в которых ничего не понимаем. Мало знать греческий язык, чтобы переводить Гомера — нужно пробудить в себе мироощущение древнего грека. Не просто изучать, не просто cделать объектом своих штудий. Равным образом мало «обучиться философии», ей нужно жить.
Быть философом можно только будучи тем, кто осуществляет действие, ибо мысль есть действие. Если же вы до сих пор этого не поняли, вы еще не начинали мыслить. Избавьтесь от ошибочного представления о том, что философ — это кабинетный многознайка, взаимодействующий с миром посредством взгляда в окно и бесконечных научных штудий. Равным образом следует изгнать и другое представление, согласно которому то бессмысленное мельтешение, что производит большинство людей, является действием.
Философия подразумевает активное вмешательство в бесконечно длящийся космогонический акт посредством преобразования внешнего мира, тонкого воздействия на него через выявление парадигмальных структур, которые лежат в основе мироздания; философия — это, если угодно, попытка перенесения «архетипических образов» из mundus imaginalis в материальный мир, мир форм.
Философ — не профессия, им невозможно стать. Это своего рода онтологическая заданность, которую человек либо реализует, либо дает ей угаснуть.
Есть старая красивая легенда об Ангеле Смерти, чьи крылья усеяны бесчисленными очами. Когда Ангел прилетает к человеку слишком рано, он лишь касается его своим крылом и, дабы тот не забыл об этой встрече, наделяет его дополнительной парой глаз. Глаз, взирающих в предбытие. Так вот, философия и есть такое «взирание» в предбытие.
Гомеровская Гера, отправившаяся навестить Океана и Тефию — прекрасный образ ума, отправившегося к истоку, началу, архэ. Ума, задающего вопросы о пределах, и ищущего пределы, чтобы их нарушить.
ПО ТУ СТОРОНУ АБСОЛЮТА
Юнгианский аналитик Джеффри Рафф рассказывает историю Чероки «Дверь через Небо»: семеро мужчин отправились к Солнцу и в конце своего путешествия обнаружили, что небесный свод непроницаем, тверд. Вдруг Небо разверзлось, и за ним оказался проход по ту сторону, откуда появилось Солнце. Путешественники испытали страх и отступили, и только один из них успел броситься в этот проход, но, к сожалению, встретил смерть, разбившись о закрывшуюся дверь. Его спутники не дерзнули повторить бросок погибшего товарища и вернулись домой, раз и навсегда оставив идею еще раз взойти к Солнцу.
Люди, согласно Раффу, действуют по строгому и заранее заданному сценарию, укорененному в коллективном бессознательном. «Не сметь» — вот наши границы: не сметь вслед за Халладжем повторять «Ана-л Хакк» («Я есть Бог/Истина»), не сметь достигать олимпийского бессмертия, не сметь срывать плоды с Древа познания добра и зла, не сметь превышать меру и презирать границы, не сметь не умирать.
Где пролегает предел человека?
Юнгианские аналитики всегда предостерегают от опасности отождествления с тем или иным архетипом. Питер Кингсли в своей книге о Юнге делает важное замечание: мы забыли, что человек — это тоже архетип. И действительно, мы об этом забыли. Забыли настолько, что поголовно и безоговорочно отождествились с этим архетипом, закрыв себе возможность выйти за пределы “человеческого, слишком человеческого”.
Когда же современный человек говорит о преодолении «человеческого, слишком человеческого», чаще всего он имеет в виду преодоление человека профанного, ограниченного, несовершенного etc., однако все не так просто. Мирча Элиаде подчеркивает, что, к примеру, йогическая техника пранаяма (Prāṇāyāma) ставит перед собой цель превзойти состояние «совершенного человека» (!), но прежде, чем это становится возможным — добиться трансформации профанного человека в человека совершенного (в принципе, это цель Йоги как таковой).
Так или иначе, здесь под «преодолением человека» я буду иметь в виду весьма конкретную идею: а именно выход из-под власти отождествления с человеком как архетипом.
В свое время я начала разрабатывать четверичную концепцию человеческих родов, преследуя вполне конкретную цель — определить антропологическое основание той философии, которую я представляю.
Всем известные триады:
- триада гностиков: гилик (hylikoi), психик (psychikoi) и пневматик (pneumaticoi). Фабр д’Оливе добавляет четвертый тип — эпоптов.
- трибхава тантриков: пашу, вира, дивья.
- трехчастный человек Иоганна Таулера: первый человек (плотский), второй человек (внутренний), третий человек (высший внутренний человек). Осел, слуга, господин. Все три присутствуют в одном человеке, тот или иной может быть доминирующим. Ср. Ницше: верблюд, лев, ребенок.
Я вывожу свою «четверицу» человеческих родов:
Homo Abyssus («человек Бездны»)
Homo Intellectivus («человек интеллектуальный»)
Homo Religiosus («человек религиозный»)
Homo Profanus («человек профанный»)
На последнем типе я не стану подробно останавливаться. Мы постоянно окружены его представителями и вполне в состоянии определить присущие им черты.
Для Homo religiosus конечная цель — обретение связи/соединения с Богом посредством соблюдения “заповедей”, imitatio Dei; здесь четко осознается (и никогда не нарушается) граница между Богом и человеком. Homo religious — ступень более высшая, чем homo profanus, но более низшая, чем homo intellectivus. Последний является носителем не религиозного, а метафизического сознания[1].
Для Homo intellectivus конечная цель — достижение слияния с Богом; обожение; уподобление Богу. Отождествление бессмертной и нерушимой части нас самих с первопринципом, Абсолютом, Богом есть не что иное, как «уподобление Богу». В индуизме это выражается в формуле «Атман есть Брахман».
Суфийский мастер Хусейн ибн Мансур Халладж однажды воскликнул «Ана-л Хакк» («Я есть Бог»/Истина) и поплатился за это жизнью. Между тем Руми считал, что Халладж достиг высочайшей степени любви к Богу и, став своим собственным врагом, уничтожил себя, чтобы остался только Бог. «Ана-л Хакк» — выражение не гордыни, а смирения. Напротив, настаивает Руми, было бы гордыней сказать: «Ты — Бог, я — твой слуга», ибо так утверждается двойственность. Для единения с первопринципом не нужны ни посредники, ни внешние ритуалы.
Как справедливо заключает Фестюжьер: «Отшельник в пустыне, заключенный в камере могут воспринять Бога, могут быть поглощены Богом».
Шейх Лахиджи приводит такое описание: «Я видел себя затерявшимся в мире света. Горы и пустыни переливались вокруг всеми световыми цветами: красным, жёлтым, белым, голубым. Меня томило всепожирающее влечение к ним; я чувствовал себя словно бы обезумевшим и исторгнутым из собственного существа вследствие овладевшего мной внутреннего неистовства и по причине их явственного присутствия. Внезапно я увидел, что всю вселенную целиком начал заливать чёрный свет. Небо и земля, и всё, что там было, всё стало чёрным светом, и в этом чёрном свете я растворился без остатка, потеряв сознание. А потом пришёл в себя». Это описание «растворения в боге» (фана фи’ллах).
Для Homo Abyssus конечной целью является выход за пределы Абсолюта, избежание растворения в процессе махапралайи, когда вся манифестация (включая богов) будет реабсорбирована в Принцип. У Фернандо Пессоа встречается сакраментальная фраза: «Отправимся искать за гранью Бога секрет Магистра». Та же самая идея была высказана Юрием Мамлеевым в философском труде «Судьба бытия».
Именно эта идея — выхода за пределы Абсолюта — является стержнем моей философии, пейрософии — с ее «доктриной о нерастворимости».
В статье под названием «Путь просветления в мистериях Митры» Юлиус Эвола пишет: «На самом деле в большом количестве школ мысли, которые нужно считать скорее мистическими, нежели эзотерическими, присутствует тенденция растворять индивидуума в безличностной реальности, описывается ли она как недифференцированная бесконечность (например, ниргуна-брахман традиции Веданты) или как трансцендентный порядок или гармония. Растворить ядро Самости в этой безличной реальности, «как крупица соли растворяется в океане воды» — такова заявленная цель этих школ мысли, которые рассматривают любую идею об утверждении, борьбе и духовной субординации как совершенно бессмысленную. Наоборот, магическая традиция понимает духовный мир в совершенно ином смысле, поскольку она твердо придерживается идеи индивида, или идеи утверждающего центра, существующего за пределами всякого «растворения», хотя и в ином смысле, нежели чисто физический порядок или недифференцированную универсальность, но скорее, как сочетание необузданных глубинных сил, существующих в свободном состоянии — ужасном и благословенном одновременно».
Mysterium tremendum и mysterium fascinans. То, что Эвола называет “утверждающим центром, существующим за пределами всякого растворения”, и есть то, к чему стремится Homo Abyssus. «Доктрина о нерастворимости» глубинно связана с неподчинением («в самом Абсолюте должна быть заложена возможность отхода от Него, возможность «бунта». Ю.Мамлеев).
«Человек Бездны» стремится переместить свой нерушимый внутренний центр за пределы не только бытия и небытия, но и за пределы манифестации, за пределы Абсолюта. Именно эта дерзкая идея и сблизила меня в свое время с Юрием Витальевичем Мамлеевым, который известен среди своих читателей больше как писатель, а не как философ, создавший труд под названием «Судьба бытия», где я и нашла его Последнюю Доктрину. Уникальное явление, которое возникло в 60-е годы прошлого столетия в России требует отдельного исследования, но в рамках данной заметки я вынуждена быть лаконичной.
ЮРИЙ МАМЛЕЕВ И «ПОСЛЕДНЯЯ ДОКТРИНА»
Жизнь эзотерического андеграунда в 60-х была чрезвычайно насыщенной: набирало обороты гурджиевское движение, параллельно этому возрастал интерес к теософии мадам Блаватской и антропософскому учению Рудольфа Штейнера (последователем которого был еще Андрей Белый), появлялись группы искателей восточной мудрости. Надо отметить, что под влияние Гурджиева и его ученика Успенского попали в свое время даже такие художники русского авангарда 1920–30 гг., как Казимир Малевич, Михаил Матюшин и Алексей Крученых. В 1960–70 гг. «четвертый путь» не оставил равнодушным и Владимира Степанова, входившего в круг Евгения Головина. В этой атмосфере духовного поиска и порыва к непостижимому возникло учение, новый культ, аналогов которому невозможно найти ни в одной традиции. Его создатель Юрий Мамлеев называл это учение религией Внутренней Реальности (но: не религией Откровения), или Утризмом «Я» (подчеркивая, что речь идет не об «эго», а о «Я высшем», «Я абсолютном»).
В центре этого учения находится «Я» как тотальная реальность. При этом следует отметить, что Утризм «Я» противостоит любым формам эгоизма и индивидуализма, считая их предательством по отношению к высшему «Я». Это высшее «Я» не является и аналогом Атмана Шанкары, представая в новой религии Мамлеева как «свидетель Бездны за пределами Абсолюта».
Ничего подобного мы не сможем найти ни в христианстве, ни в исламе, ни в одной из даршан индуизма (не смотря на заметную близость к Веданте). Учение Мамлеева выходит за пределы любых традиционных доктрин. Веданта имеет дело не с «доктриной спасения», а с конечным Освобождением или Богореализацией (реализацией Абсолюта). В свою очередь, учение Мамлеева полагает Богореализацию лишь преддверием, ступенью к последней инициации, означающей выход за пределы Абсолюта. И на этом я прошу сосредоточить особое внимание.
В труде «Йога могущества» Юлиус Эвола пишет: «Как только йогин достигает «жилища, которое стоит без опоры», он никогда больше не подвергнется растворению, даже «великому растворению» (Махапралайя), в котором, в соответствии с ритмом космических циклов, вся манифестация будет реабсорбированна в Принцип (= «в конце времен»)».
О неподверженности растворению во время Махапралайи говорит и Юрий Мамлеев. Не успокоение в Едином, не исчезновение в Абсолюте (как учил Кришна своего друга Арджуну: «Ищи убежища лишь в Едином Вечном. Искорени чувство обособленности»), а реализация Абсолюта при сохранении метафизической свободы.
Что может быть страшнее, чем вопрос о возможности выхода за пределы Абсолюта? Почему тот, кто достиг Богореализации, тот, кто тождественен богу, вдруг допускает подобную мысль? Что лежит по ту сторону Бога, Абсолюта, Единого? Ответ может обескуражить: «То, чего нет». Избежать растворения можно лишь отождествившись с «тем, кого нет», вступив в «брак с женихом, которого нет». Мамлеев отвечает на вопрос, почему бессмертное «Я» отрывается от Абсолюта и уходит в Ночь, — желание подлинно трансцендентной жизни влечет «Я» к не отменимому решению о выходе.
Юрий Мамлеев, который искал язык метафизической парадоксии (поскольку описать суть его учения, используя привычные языковые средства, практически невозможно), опирался, прежде всего, на свой внутренний опыт. Вызов, который бросает Мамлеев, — не просто «взятие небес силой», но и немыслимый отказ от завоеванных небес. По достижению Богореализации происходит отрыв от Абсолюта, от Единого, от Первоосновы и возвращение на Периферию Бытия.
«Именно там, — пишет Мамлеев, — а не в торжествующей полноте Абсолюта возможно найти «дыры» в истинную Тьму, в Бездну, лежащую по ту сторону Абсолюта». Иными словами, за инициацией в Абсолют следует инициация в Бездну. Только обретение утверждающего центра («сердце Диониса», не доставшееся титанам, детищам хтонической Матери) позволяет решиться на повторный Πρόοδος (греч. исхождение). В Бездну, «Хасму», гесиодовский Хаос. В Начало.
Для большинства это путь, которого «нет». Но то, что есть для большинства, для свидетеля Бездны — лишь тщета человеческих помыслов.
[1] Юлиус Эвола подчеркивает огромную разницу между религиозным и метафизическим сознанием. Прежде всего, когда мы говорим «Бог», мы вступаем на территорию исключительно религиозного сознания. Он поясняет: «Бог — это категория, которая в целом относится к религиозной сфере, особенно на Западе. Она мыслится в терминах теистического Бога. Бога как Личности. Таким образом, это не соответствует понятию или категориям метафизики, потому что в лучшем случае такой теистический Бог может рассматриваться только как принцип Бытия. Но само Бытие в силу своей специфической природы имеет противоположность в Небытии. И можно считать, что есть вещи за пределами как Бытия, так и Небытия. И это уже метафизика. Метафизическое царство, согласно традиционному мировоззрению, это то, что Плотин называет Божеством, а Майстер Экхарт — Gottheit. Это то, что находится за пределами любого теистического Бога. Везде, где есть глубокие переживания, даже у мистиков, которые описывают истинное посвящение, всегда присутствует эта идея о том, что существует абсолютная отправная точка вне бога, которая преодолевает христианские теистические концепции».
